Вторая жизнь Уве - Страница 22

И краешком души скучал по старому хрычу. Говорят, когда падаешь, мозг работает быстрее. За долю секунды передумаешь тысячу мыслей. Так и Уве успел подумать о многом за то мгновение, когда отлетела табуретка и он, хватая воздух руками, ухнул вниз… тресь! – брякнулся оземь и бешено затрепыхался. И вот беспомощно валяется на полу и, кажется, уже чуть не целую вечность созерцает крюк, который нерушимым утесом торчит из потолка. Потрясенный, таращится на два длинных куска веревки, разорвавшейся пополам.

Вот ведь общество! Веревку – и ту справить не могут, злится Уве. В сердцах чертыхается, пытаясь расправить ноги. ВЕРЕВКИ разучились вить! Где ж такое видано, а?

Н-да, не стало качества, заключает Уве, вставая. Отряхивается, озирается по углам. Щеки пылают – то ли от гнева, то ли от стыда. Он поглядывает на окно, на задернутые шторы, будто опасаясь, не увидел ли кто.

Такой нынче гребаный век: даже повеситься по-человечески не дадут. Собрав обрывки веревки, Уве несет их на кухню, кидает в мусорное ведро. Сдирает с пола пленку и складывает в икеевский пакет. Укладывает в коробки дрель и сверла, относит их в сарай.

Ненадолго задерживается там, припомнив, как Соня вечно пилила его: приберись да приберись тут. Уве ни в какую. А то он не знает: чуть где освободится уголок, кто-то стремглав побежит в магазин, чтобы забить его очередным барахлом. А теперь уж вовсе некстати прибираться. Теперь уж некому бежать в магазин за барахлом. Прибраться теперь – только понаделать зияющие, ничем не заполненные пустоты. А Уве ненавидит пустоту!

Он подходит к верстаку, берет разводной ключ и пластмассовое ведерко. Идет наружу, запирает сарай, трижды дергает за ручку. Пройдя между домами по дорожке, сворачивает у крайнего почтового ящика, звонит в дверь. Ему открывает Анита. Уве молча смотрит на нее. Видит в глубине дома Руне: сидя в инвалидной коляске, сосед бессмысленно пялится в окно. Одна и осталась у него отрада в последние годы.

– Где там твои батареи? – бурчит Уве.

Анита изумленно улыбается, кивает радостно и растерянно.

– Ах, Уве, мне так ужасно неловко беспокоить тебя, это так любез…

Не дав ей договорить и не сняв обуви, Уве проходит мимо нее в дом.

– Да ладно тебе. Один хрен день испорчен.

10. Уве и дом, который он построил

Через неделю после того, как ему исполнилось восемнадцать, совершеннолетний Уве сдал на права, позвонил по объявлению и пешком отмахал двадцать пять километров, чтобы купить свой первый собственный «сааб». Синего цвета. Он продал старый отцов девяносто второй и взял модель поновее. Девяносто третью. Сама машина была новее разве что номинально: потрепанный ветеран. Но Уве считал, что нельзя называть себя настоящим мужиком, пока не купишь свою первую тачку. Поэтому и взял развалюху.

В ту пору в стране происходили большие перемены. Люди срывались с насиженных мест, уезжали на заработки, обзаводились телевизорами, а пресса вовсю трубила о нарождении «среднего класса». Что это такое, Уве понимал не до конца, зато знал твердо – сам он к этом классу не принадлежит. Средний класс принялся строить новые микрорайоны с квадратными домами и выбритыми под ноль газонами, и вскоре родительский дом Уве вдруг встал на пути этого прогресса. А для среднего класса, как видно, хуже нет, когда кто-то стоит на пути его прогресса.

Уве получил несколько официальных уведомлений насчет «пересмотра административных границ муниципалитета». Вникнуть в смысл этих уведомлений было мудрено: Уве понял только, что его домишко не особо вписывается в ансамбль новопостроенных особняков, выросших на его улице. Чиновники писали ему, что муниципалитет намерен выкупить его участок. Сломать старый дом и построить что-нибудь эдакое.

Уве не особо понимал, что за черт дернул его отказаться. Может, не понравился надменный тон письма. Может, домик был последней семейной реликвией.

Как бы то ни было, тем вечером он просто въехал на первой собственной машине в садик перед домом. И несколько часов кряду смотрел на дом, сидя на водительском сиденье. Выглядел дом крайне запущенно. С машинами отец был на «ты», а с жилищем управлялся неважно. Уве, впрочем, ненамного лучше. В последнее время жил он только на кухне да в соседней комнатушке, верхний же этаж мало-помалу превратился в мышиный пансионат. Уве рассматривал дом так пристально, словно надеялся, что, наберись он немного терпения, и тот отремонтируется сам собой. Дом стоял аккурат на границе двух муниципалитетов, то бишь на ничейной полосе, которую чиновники и перетягивали между собой. И оставался последним напоминанием о деревеньке, притулившейся некогда на лесной опушке, а ныне вымершей, – подпирал своим покосившимся боком ослепительное великолепие коттеджного поселка, который заселили со своими семействами солидные господа в галстуках.

Костью в горле торчал у господ этот парень, одиноко ютившийся на отшибе в своей кривой избенке. Детям строжайше воспрещалось играть по соседству с домом Уве. Куда охотней господа предпочли бы соседство себе подобных, это Уве мог понять. И в принципе особых возражений не имел: их право. Но ведь это не он переехал на их улицу. А скорее наоборот.

И вот сердце его, преисполнившись какого-то диковинного, мятежного упрямства, впервые застучало чуть ретивее положенного, и Уве решил ни за какие коврижки не продавать дом муниципалитету. А поступить наперекор. Отремонтировать дом.

Как ремонтируют дома, Уве не имел ни малейшего понятия. Спроси его тогда, он едва ли отличил бы ватерпас от кастрюли с картошкой. Но смекнув, что при теперешней ночной работе у него освободились дневные часы, Уве отправился устраиваться на ближайшую стройку. Где, как не там, осваивать строительное ремесло, рассудил Уве, а спать – много ли мне надо? На стройку требуются только разнорабочие, сообщил ему прораб. Уве согласился.