Нет, совсем иначе представлял он себе конец. Работаешь, гасишь кредит, платишь налоги, живешь по справедливости. Женишься. В горе и в радости, пока смерть не разлучит нас, так договаривались? Так, Уве это точно помнит. А чтоб она первой померла, такого уговора не было. Подразумевалась ведь его смерть – У-В-Е, черт бы ее задрал, вот какой был уговор. Или, может быть, нет?
Кто-то барабанит в двери гаража. Плевать. Уве расправляет стрелки на брюках. Глядит на себя в зеркало. Может, стоило все-таки нацепить галстук? Ей нравилось, когда он надевал галстук. Сразу становился самым элегантным мужчиной на свете – в ее глазах. Как-то она посмотрит на него теперь? Может, ей станет неловко за него, когда он явится на тот свет – безработный, в закопченном костюме? Не назовет ли она его балбесом – за то, что не удержался на приличной работе, вышел в тираж со своими допотопными знаниями, дал себя обойти каким-то вычислительным машинам? Станет ли Соня по-прежнему смотреть на него как на свою надёжу и опору? Как на мужчину положительного и ответственного, который даже бойлер сумеет починить, если что? Будет так же крепко любить его теперешнего – старого хрыча у разбитого корыта?
Кто-то снова что есть мочи барабанит в ворота. Уве недовольно смотрит на них. Опять? Нет, ну может, хватит ломиться?
– Эй, может, хватит ломиться? – рычит он, распахивая дверь «сааба» – от такого рывка шланг, просунутый между уплотнителем и задним стеклом, выскальзывает, падает на бетонный пол.
Газовые струи расползаются во все стороны.
В ситуации, когда с той стороны стоит Уве, беременной персиянке, будь она осмотрительней, не стоило бы подходить к воротам слишком близко. В результате, не успев отскочить, она схлопотала створкой по носу: Уве распахнул ту резко, будто сдергивая лассо с забора.
Уве, завидя соседку, цепенеет. Парване хватается за нос. Выразительно смотрит на Уве: выражение это известно каждому, кому однажды расквашивали сопатку дверью. Из проема выплывает грязное плотное облако, половину парковки заволакивает вонючей склизкой пеленой.
– Да ты… да я чуть на хрен… смотреть надо, когда двери открывают… – лепечет Уве.
– Совсем сдурел? Ты чем тут занимаешься? – огрызается соседка, удивленно глядит на заведенный «сааб», на струйки выхлопов, растекающиеся над полом из пластмассовой кишки.
– Я-то?.. Да так, ничем, – запинается Уве и, видимо, больше всего на свете желает поскорее закрыть ворота.
Из ее ноздрей показались густые алые капли. Одной рукой соседка ощупывает лицо, другой – машет ему.
– Мне надо в больницу, – говорит она, откидывая голову.
Уве морщится:
– Из-за такой фигни? Подумаешь, кровь из носа!
Она произносит какое-то ругательство (персидское, должно быть), щепотью берется за переносицу. Нетерпеливо мотает головой, алые капли падают ей на куртку.
– При чем тут нос?
Уве озадачен. Сует руки в карманы.
– Ни при чем? Вот как. Что ж…
Она жалуется:
– Патрик с лестницы упал.
Запрокидывает голову сильнее: Уве беседует уже с ее подбородком.
– Кто такой Патрик? – интересуется Уве у подбородка.
– Мой муж, – отвечает тот.
– Увалень, что ли?
– Он самый, – соглашается подбородок.
– И он свалился с лестницы, – уточняет Уве.
– Да. Полез открывать окно.
– А! Ну, так ясен перец, я как увидал, сразу…
Подбородок вдруг исчезает, на его месте появляются два огромных карих глаза. А в них тоска.
– Хочешь поговорить об этом? Прения откроем?
Уве смущенно чешет макушку.
– Да нет… нет… а что ж ты, сама его отвезти не можешь? В той японской швейной машинке, на которой вы сюда приехали, – не сдается он.
– У меня прав нету, – отвечает соседка, отирая кровь с губы.
– То есть как это «прав нету»? – изумленно переспрашивает Уве, словно не в силах уловить смысл этих слов.
Она опять нетерпеливо вздыхает:
– Так, нету прав, и все, а что такого?
– А лет-то тебе сколько? – почти с любопытством интересуется Уве.
– Тридцать, – выпаливает она.
– ТРИДЦАТЬ! И нету прав? А что, с тобой что-то не так?
Она стонет. Держась одной рукой за переносицу, пальцами другой щелкает под носом Уве.
– Очнись, Уве! Больница! Отвези нас в больницу!
Уве, обиженно:
– Кого это «нас»? Это твой летчик окошка открыть не может, с лестниц падает, вот ты и вызывай «скорую»…
– Да вызвала я «скорую». Уже забрали его. Только я в «скорую» не влезла. А все такси в городе нарасхват: снег выпал, на автобусе только застрянешь где-нибудь.
Кровь струится по правой скуле. Уве стискивает челюсти, аж скрипит зубами.
– Да, на автобусы надежды никакой. Там одни бухарики работают, – бормочет тихо, опуская подбородок, со стороны может показаться, будто он прячет слова под ворот рубашки.
Она, похоже, заметила, как он изменился в лице, едва услыхав слово «автобус». А может, нет. Во всяком случае, соседка кивает ему, словно это обстоятельство решает все дело.
– Вот-вот. Ты должен отвезти нас.
Уве собирается устроить ей выволочку, поставить на место. Но, к собственному ужасу, вместо грозной тирады выдавливает лишь жалкое:
– Никто никому не должен. Я тебе не бюро добрых услуг!
Парване только крепче зажимает переносицу пальцами. Кивает, словно пропустила все только что сказанное им мимо ушей. Нетерпеливо машет свободной рукой в сторону гаража и плюющейся кишки на полу, над которой облаком сгущаются выхлопные газы.
– Некогда мне базарить с тобой. Готовь машину. А я схожу за детьми.
– За какими такими ДЕТЬМИ??? – кричит вдогонку Уве.
Вопрос остается без ответа.