Вторая жизнь Уве - Страница 34

Знай его отец, сколько еще таких же мучительных минут проведет его сын в ожидании этой девушки, глаза его вылезли бы из орбит, и он навсегда остался бы лупоглазым. Но сын тогда и сам этого еще не знал. Когда же она наконец выпорхнула к нему в цветастой юбке и клубничного цвета кофте – настолько аппетитного, что Уве, потоптавшись, решил: ничего страшного, такой девушке позволительно и опоздать.

Цветочница в киоске спросила: «Чего желаете?» – «А мне почем знать? – ответил он. – Твой товар – не мой, тебе лучше знать». Цветочница было смешалась, но тут же нашлась – спросила, какой цвет любит та, которой предназначается букет. «Розовый», – без тени сомнения ответил Уве. Хотя точно не знал, так ли это.

И вот она стоит перед ним в этой кофте цвета спелой клубники, на фоне которой блекнут все остальные краски, и счастливо прижимает цветы к груди.

– Какая красотища! – радуется она так искренне, что Уве опускает глаза и начинает ковырять носком пристанционную щебенку.

Уве не понимал этих хождений по ресторанам. Кому это нужно – оставлять в заведениях такие деньжищи, нельзя разве поужинать дома? Что за радость – сидеть на вычурных стульях и жевать странную стряпню, особенно когда прекрасно знаешь, что за столом двух слов связать не можешь? Ну, хоть поел заранее – теперь, по крайней мере, сможет угостить ее, чем она сама пожелает, а сам возьмет из меню что подешевле. А спросит она о чем, так хотя бы не придется отвечать с набитым ртом. Чем не план, ликовал Уве.

Принимая ее заказ, официант угодливо улыбался. Уве и сам догадывался, о чем и он, и все посетители подумали, когда они с Соней вошли в ресторан. Слишком хороша для него – вот о чем они подумали. И Уве сразу почувствовал себя глупо. Поскольку целиком и полностью разделял их мнение.

А она оживленно щебетала – про учебу, про книги, какие прочла, про фильмы, какие посмотрела. И любовалась им, впервые давая почувствовать, будто он – единственный мужчина в мире. И тогда Уве решил, что нечего больше врать, надо рассказать все как есть. Откашлялся, собрался с духом и выложил ей всю подноготную. Что никакой он не солдат, что он – простая поломойка на ночных поездах, что у него больное сердце, а врал он ей лишь потому, что очень уж ему полюбилось кататься с ней на поезде. Он был уверен, что в последний раз ужинает с ней в ресторане, что она слишком хороша, чтобы ходить по ресторанам с таким обманщиком. Исповедавшись так, он положил салфетку на стол, вытащил бумажник, желая расплатиться, подняться и уйти.

– Виноват, – пробормотал он сконфуженно, пнул ножку своего кресла, потом прошептал чуть слышно: – Мне просто хотелось узнать: каково это – быть парнем, который тебе глянулся?

Он уже вставал, когда она, перегнувшись через стол, накрыла его руку своей.

– Никогда еще не слышала от тебя столько слов за один раз, – улыбнулась она.

Он пролепетал что-то невнятное, мол, наверное, может быть, но это дела не меняет. Соврать-то он ей все одно соврал. Она же попросила его снова сесть, и он исполнил просьбу – опустился в кресло. Вопреки его ожиданиям, она не рассердилась. Она рассмеялась. А отсмеявшись, сказала: мол, догадаться, что Уве не солдат, было нетрудно – он ни разу не надел форму.

– А кроме того, где это видано, чтобы солдат возвращался со службы в пять дня каждый будний день?

С таким умением шифроваться Уве вряд ли сгодился бы в русские шпионы, прибавила она. Но предположила, что, верно, у него были резоны для такого поведения. А еще ей нравится, как он слушает ее. И нравится его смешить. И этого, подытожила она, вполне довольно.

А потом поинтересовалась, чем бы он мечтал заняться, если бы мог мечтать о чем угодно. И он, не раздумывая, ответил, что хотел бы строить дома. Конструировать. Чертить. Вычислять, как их лучше поставить там, где они встанут. И тут она, вопреки его ожиданию, вдруг перестала смеяться. Но рассердилась.

– Так почему до сих пор не СТРОИШЬ? – потребовала она ответа.

А Уве, понятное дело, не нашелся что ответить.

В понедельник она пришла к нему домой, принеся брошюры с информацией об инженерных курсах. Бабулька, у которой квартировал Уве, совершенно ошалела, когда юная незнакомка уверенной поступью направилась к нему вверх по лестнице. После чего бабулька постучала его по спине и шепнула, что инвестиция в цветочки-то оказалась ого-го какая удачная! С этим Уве не мог не согласиться.

Когда он вошел к себе, она уже сидела на кровати. Уве застыл на пороге, руки в карманах. Увидев его, она засмеялась.

– Тут, что ли? – спросила.

– Ну, это, что ж, можно и тут, – ответил он.

Так и решили.

Она отдала ему брошюры. Учиться предстояло два года, впрочем, Уве не так уж напрасно положил столько сил и трудов на стройку, как казалось ему самому. Да, котелок у него варил не так чтобы очень, в обычном смысле, зато Уве петрил в цифрах и разбирался в домах. Этого хватило с лихвой. Он успешно сдал первый семестр. Потом еще один. И еще один. И наконец устроился в строительную контору, где и проработал треть века. Вкалывал, не болел, платил налоги, возвращал ссуды, жил по чести, по совести. Купил двухэтажный таунхаус в новом поселке на лесной опушке. Она хотела замуж, что ж – он сделал предложение. Хотела детей – родим, согласился Уве. Только жить будем в поселке, чтобы детки росли с другими детьми, порешили они.

И вот сорока лет не прошло, а вокруг дома уж не осталось леса. А только лес домов. И настал день, когда она, лежа на больничной койке, вдруг взяла его за руку и попросила не тревожиться. Сказала, что все будет хорошо. Легко ей говорить, думал Уве, а сердце рвалось из груди от злой тоски. Но она шепнула: «Все будет хорошо, мой милый Уве» и склонила головку ему на руку. А после бережно вложила ему в ладонь указательный пальчик. Потом закрыла глаза и умерла.