Вторая жизнь Уве - Страница 55

На мгновение Руне задумывается, мозг его, кажется, отчаянно борется с угнездившимися там чужеродными силами, пытаясь пробиться к памяти.

– Железо? – громко повторяет он для себя, будто пробует слово на вкус – так бывает, когда мы спросонья усиленно пытаемся вспомнить подробности сна.

– Ага, железо, – кивает Уве.

Руне смотрит сквозь Уве, словно тот прозрачный. Глазки блестят ровным блеском, как новая пленка на капоте. Сам отощал, ссутулился, бороденка седая, почти белая. Раньше крепкий был мужчина, солидный, а ныне одежонка на нем висит, как на вешалке. Укатали сивку крутые горки. Совсем старик стал. Старый, дряхлый старик, вдруг понимает Уве, и это открытие неожиданно сражает его. На миг глаза Руне озаряет какой-то проблеск. Уголок рта вдруг кривится.

– Уве? – восклицает Руне.

– Ну не папа же римский, – отвечает Уве.

Дряблые щеки на лице соседа вдруг растягиваются в широченную улыбку. Бывшие друзья, некогда близкие (настолько, насколько только могут сдружиться люди такой закваски), смотрят теперь друг на друга. Один не может забыть старое, другой – вспомнить.

– Постарел ты, – говорит Уве.

Руне ухмыляется.

Слышится встревоженный оклик Аниты, в следующий миг сама она торопливо семенит к двери.

– Кто там пришел, Руне? – кричит она перепуганным голосом. – Ты зачем тут? – Выглянув в дверной проем, она вдруг видит Уве. – А… Уве. Здравствуй. – И застывает на месте.

Уве стоит, руки в карманах. Рядом с таким же видом кошак – даром что карманов нет. И рук. Анита – маленькая, невзрачная, серые брючки, серая вязаная кофтенка, голова поседела, кожа посерела. Правда, лицо припухло, глаза покраснели – Уве замечает, она украдкой их утирает, моргает, пряча боль. Так уж водится у баб ее поколения. Встать на пороге как скала и гнать прочь метлой из дома любую беду. Ласково берет она Руне за плечи, уводит к окну в гостиной, усаживает в кресло-каталку.

– Здравствуй, Уве, – возвращаясь к двери, повторяет она приветливо, но с удивлением. – Чем тебе помочь? – спрашивает.

– У вас железо кровельное дома есть? – отвечает он вопросом на вопрос.

– Правильное? – растерянно переспрашивает она, как будто бывает железо неправильное.

Уве вздыхает:

– Господи, да не правильное, а к-р-о-в-е-л-ь-н-о-е. Для крыши которое.

Анита по-прежнему озадачена:

– А откуда бы?

– У Руне наверняка завалялось в сарае, – протягивает руку Уве.

Анита кивает. Берет со стены ключ от сарая, кладет ему в ладонь.

– Кровельное. Железо? – задумчиво повторяет она.

– Ага, – говорит Уве.

– Да крыша у нас не железом крыта.

– Да при чем тут это?

Анита одновременно кивает и мотает головой:

– А, ну что ж… ни при чем так ни при чем.

– Главное – железо есть, – говорит Уве так, точно это уже вопрос решенный.

Анита кивает. Да и что тут возразить, когда тебя ставят перед неоспоримым фактом: у доброго хозяина кровельное железо всегда найдется, хотя бы лист, так, на всякий случай.

– А чего ж тогда у тебя самого этого железа нет? – все еще мнется она, больше для поддержания беседы.

– Мое все вышло, – отвечает Уве.

Анита понимающе кивает. Да и что тут возразить, когда тебя ставят перед неоспоримым фактом: у доброго хозяина, даже если дом его крыт чем-то другим, кровельное железо все равно расходится в таких количествах, что вечно не хватает.

Минуту погодя Уве, торжествуя, втаскивает на крыльцо лист кровельного железа величиной с палас для гостиной. Анита не понимает, как такой большой кусок железа умещался в сарае и почему она его не замечала.

– Ну, что я говорил, – кивает Уве, отдавая ключ.

– Да, правда твоя, – вынуждена согласиться Анита.

Уве смотрит в окно. Из окна на него смотрит Руне. В тот самый миг, когда Анита поворачивается, чтобы вернуться в дом, он еще раз улыбается Уве и приветственно взмахивает рукой. Словно именно в этот миг, в эту самую секунду, отчетливо осознав, кто такой Уве и зачем пожаловал. Уве издает звук, похожий на гул пианино, которое волокут по дощатому полу.

Анита останавливается в нерешительности. Оборачивается.

– Опять эти приходили, из социальной службы, хотят Руне забрать, – говорит, не поднимая глаз.

Голос шелестит, точно страницы газеты. Уве теребит железный лист.

– Сказали, мне с ним не справиться. Что болен и все такое. Сказали, надо сдать его в дом престарелых, – говорит она.

Уве теребит железный лист.

– Он умрет там у них, в этом доме, Уве. Ты же понимаешь… – шепчет она.

Уве кивает, смотрит на бычок, вмерзший в щель между двумя плитками. Краем глаза замечает: Анита стоит как-то криво. Из-за операции на бедре, вспоминает он – Соня рассказывала несколько лет назад. А теперь вот еще и руки трясутся. «Первая стадия рассеянного склероза», – объяснила Соня. А спустя несколько лет и Руне заболел Альцгеймером.

– Что ж, парнишка ваш вернется, подмогнет, – тихо бормочет Уве.

Анита поднимает голову. Встретившись с ним взглядом, горько усмехается:

– Юхан-то? Куда там… Он в Америке живет. У него своих забот хватает. Дело молодое, небось сам знаешь!

Уве молчит. «Америка» в ее устах звучит все равно как если бы ее сынок-эгоист эмигрировал в царствие небесное. Ни разу не соблаговолил навестить отца с тех пор, как Руне занемог. Небось не малое дитя: мог бы и позаботиться о родителях.

Анита спохватывается, точно сделала что-то неприличное. Виновато улыбается:

– Прости, Уве, совсем задурила тебе голову этой чепухой.

Возвращается в дом. Уве стоит – в руке железный лист, сбоку кошак – и, глядя на закрывающуюся дверь, бормочет что-то чуть слышно. Анита удивленно поворачивается, выглядывает в щелку: