Вторая жизнь Уве - Страница 72

Тем временем кошак от избытка нежности все норовит потереться о его ноги, но, припомнив, как в прошлый раз Йимми схлопотал по его милости аллергию и угодил в больницу, решает выразить чувства иным способом – валится в сугроб и ужом вертится в снегу. Йимми весело подмигивает Уве:

– Я вижу, ты всегда в этот час выходишь, чувак, – ну, дай, думаю, прибьюсь к вашей тусовке? К тому же мне свои мяса́ бы подраструсить.

И довольно кивает, отчего жирный подбородок его мотается, точно парус на штормовом ветру. Лицо Уве выражает крайнее сомнение.

– А ты что ж, встаешь в это время?

Йимми ржет во всю глотку:

– Блин, чувак! Я просто еще не ложился!

Вот так в то утро и идут на обход всей гурьбой: кошак, толстый аллергик, голубой и Уве. Уве смотрит, как они шеренгой шествуют в сторону гаражей, и думает, что из всех народных дружин, какие только были в истории человечества, ему досталась, пожалуй, самая завалящая.

– А ты как тут оказался? – интересуется Йимми, игриво стукая Мирсада в плечо. Они как раз подходят к гаражам.

Мирсад, не вдаваясь в подробности, отвечает, что поссорился с отцом и покамест живет у Уве.

– А чего с фазером-то поцапались? – спрашивает Йимми.

– А это не твоего ума дело, – вовремя вступается за Мирсада Уве.

Йимми на секунду замирает, но, пожав плечами, в тот же миг забывает вопрос и как ни в чем не бывало топает дальше. Мирсад смотрит на Уве с благодарностью. Уве пинает носком знак.

– Не, по чесноку, чувак. Ты реально ходишь к гаражам КАЖДОЕ утро? – с воодушевлением допытывается Йимми.

– Хожу, – с чуть меньшим воодушевлением отвечает Уве.

– А смысл?

– Проверяю: а вдруг взломали.

– Чё, правда? И чё, были взломы?

– Нет.

Йимми, похоже, пытается осмыслить ответ. Уве трижды дергает за ручку ворота своего гаража.

– Не было – не значит, что не будет, – бурчит Уве и идет на гостевую автостоянку.

Кошак косится на Йимми, судя по виду, весьма разочарованный его умственными способностями. Йимми, поиграв губами, щупает пузо. Точно решил проверить, много ли жира растряс в результате спонтанного моциона.

– Слыхал про Руне? – кричит он вдогонку Уве, припуская за ним мелкой рысью.

Уве не отвечает.

– Из социалки приходили, хотят забрать его, прикинь, – поясняет Йимми, догнав его.

Уве достает блокнот, переписывает номера машин. Йимми явно воспринимает его молчание как знак того, что Уве – весь внимание, и давай рассказывать дальше:

– Прикинь, засада, Анита ведь сама просила, чтоб отрядили сиделку, ты прикинь. Руне, мол, ваще никакой, ну а ей типа невмоготу. А социалка комиссию назначила, всю ботву, а потом гоблин из социалки ей звонит какой-то и говорит, мы типа подумали: чего вам корячиться. И решили упечь Руне – в приют не в приют, короче, в богадельню. Ну а Анита им: тогда типа пошли на хрен, забудьте, не надо мне ни сиделок, ничего ваще. А гоблин тот, короче, напрягся не по-детски и давай на нее наезжать. Постановление комиссии, говорит, не отменить, поздняк метаться, сама же, говорит, просила помочь. А сейчас комиссия дело свое сделала и ничего типа не попишешь, прикинь. Теперь, что бы она ни говорила, им без разницы – знай гнут свою линию. Врубаешься?

Йимми замолкает и кивает на Мирсада в надежде, что тот поддакнет.

– Жесть… – неуверенно констатирует Мирсад.

– Да ПИПЕЦ какая жесть! – кивает Йимми, сотрясаясь всей верхней частью своего студенистого тела.

Уве, засунув ручку с блокнотом во внутренний карман, отправляется в сторону мусорки.

– Да ну, они там еще сто лет провозятся с этими постановлениями. Сказали, что заберут на неделе, значит, еще год или два не почешутся, – хмыкает он.

Уве ли не знать, как работают эти чертовы бюрократы.

– Так они ж… Уже постановление приняли, чувак, – говорит Йимми и чешет голову.

– Ну и что, апелляцию подать, да и леший с ними! Еще на несколько лет! – не сдается Уве, проходя мимо него.

Йимми озадаченно смотрит вслед, словно размышляет, идти за ним или нет – стоит ли оно таких усилий:

– Дак она подавала уже! Два года письма им писала и все такое!

Услыхав это, Уве не останавливается. Однако замедляет ход. И слышит, как Йимми топает по снегу следом.

– Два года? – спрашивает Уве, не оборачиваясь.

– С гаком, – подтверждает Йимми.

Уве словно подсчитывает в уме, сколько это будет в месяцах.

– Вранье. Соня бы знала, – решительно возражает он.

– Да не мог я сказать – ни тебе, ни Соне. Анита не велела. Сам знаешь…

Йимми замолкает. Опускает глаза. Уве оборачивается. Вскидывает брови:

– Чего «сам знаю»?

Йимми тяжко вздыхает.

– Она… говорила, у вас своих проблем выше крыши, – тихо мямлит он.

Над ними повисает тишина, такая плотная – хоть топором ее руби. Йимми боится поднять глаза. А Уве словно воды в рот набрал. Входит на мусорную площадку. Выходит. Заходит в велосипедный сарай. Выходит. Но видно, что-то с ним происходит. «Последняя соломинка сломала шею верблюду», – говаривала Соня. Вот и последние слова Йимми красной тряпкой маячат у Уве перед глазами, и он уже задергался, и внутри его зарождается безрассудный гнев – зреет, растет, поднимается, все быстрей и быстрей, точно тромб набухает в груди. Все яростней, все исступленней рвет Уве ручки дверей. Пинает пороги. И тут Йимми окончательно добивает его, пробормотав что-то типа: «Все, пипец, чувак, упекут они теперь Руне сам знаешь куда». Уве со всего маху бахает дверью мусорки, сотрясая хлипкую конструкцию. Стоит к компании спиной, сопит все тяжелей.

– Ты в порядке? – спрашивает Мирсад.

Оборотившись, Уве обрушивает на Йимми весь свой долго сдерживаемый гнев: