Вторая жизнь Уве - Страница 75

– Ты же хотел новый план? – сказал Патрик и кивнул на пижона с самым довольным видом.

– Андерс и есть наш план! – поддакнул Йимми.

Пижон топтался в прихожей – слегка опасаясь предстать пред грозные очи Уве. Но Патрик с Йимми отважно втолкнули его в гостиную.

– Выкладывай! – велел Патрик.

– Выкладывать чего? – потребовал в свою очередь Уве.

– Так это, я чего… Мне сказали, у тебя терки с владельцем той «шкоды», – сказал Андерс.

И тревожно переглянулся с Патриком. Уве нетерпеливо кивнул: продолжай.

– А разве я тебе не говорил, чем занимается моя фирма? – осторожно спросил Андерс.

Уве сунул руки в карманы. Андерс принял более непринужденную позу. И начал рассказывать. А когда рассказал, даже Уве вынужден был признать, что идея Андерса и в самом деле вполне осуществима.

– А куда девалась твоя немо… – заикнулся было Уве, дождавшись конца рассказа, но осекся (Парване пребольно двинула его по ноге под столом). – Твоя подружка? – поспешно исправился Уве.

– А! Так она больше не моя. Мы расстались, – ответил Андерс и принялся разглядывать мыски своих ботинок.

А затем поведал: подруга его малость переживала из-за того, что Уве постоянно наезжает на нее и ее собачку. Но все эти переживания оказались легким бризом в сравнении с той волной, которую она погнала на Андерса, когда Уве обозвал ее собаку «валенком», а Андерс, услыхав прозвище (нет чтобы вступиться за нее), заржал как конь.

– Ее новый бойфренд заезжал тут, забрал шмотье. По ходу, несколько месяцев крутила шуры-муры за моей спиной.

– Тьфу, – в один голос плюнули Парване, Йимми и Патрик.

– Нашла себе нового. На «лексусе», – добавил Андерс.

– ТЬФУ! – плюнул уже Уве.

И вот, когда ближе к вечеру чиновный курилка в белой рубашке заявился на их улочку в сопровождении полицейского и потребовал от Уве вызволить его беленькую «шкоду» из заточения, вышло так, что ни «шкоды», ни прицепа на улочке уже не было. Уве преспокойно стоял перед домом, руки в карманах, а чиновник в белой рубашке, утратив последние крупицы рассудка, напустился на Уве, начал орать, понес какую-то ахинею. Уве настаивал, что он вообще без понятия, как такое получилось, – правда, вежливо оговорился, что, разумеется, подобной ситуации, скорее всего, вообще можно было бы избежать, если бы кое-кто в белой рубашке проявил должное уважение к знаку, запрещающему проезд машин по территории поселка. При этом он, понятное дело, опустил незначительные детали, заключавшиеся в том, что один из жильцов по имени Андерс владел автопарком дорожных эвакуаторов и что один из таких эвакуаторов в обеденное время увез белую «шкоду» и доставил в некий гравийный карьер километрах в сорока от города. А когда полицейский как бы невзначай спросил, правда ли, что Уве ничего не видал, тот, глядя прямо в глаза чиновнику в белой рубашке, ответил:

– Не знаю. Мог и позабыть. Память у меня уже не та.

Тут полицейский, оглядевшись, поинтересовался: а чего тогда на улице торчать средь бела дня, если нечего сказать про пропажу «шкоды», чего дома не сидится? На это замечание Уве лишь невинно пожал плечами и, сощурившись на чиновника в белой рубашке, молвил:

– Да по телевизору ничего интересного не показывают…

От злости чиновник совсем с лица побелел, бледней своей белоснежной сорочки стал. Затопал прочь, бранясь на чем свет стоит, мол, он «этого так не оставит». И не оставил, ясное дело. Всего несколько часов спустя к Аните пришел курьер и вручил ей срочное заказное письмо с казенным штемпелем, подписанное тем самым чиновником в белой рубашке. В письме указывались время и дата «транспортировки».

И вот Уве стоит у могилки Сони и, с трудом подбирая слова, просит его «извинить».

– Ты всегда так нервничаешь, когда я с кем-нибудь поругаюсь. Но тут такое дело. Придется тебе обождать меня еще маленько, нельзя мне сейчас помирать.

Потом выкапывает из твердокаменной земли мерзлые розовые цветочки, принесенные в прошлый раз, сажает свежие, встает, складывает синий стул и при этом все бормочет себе под нос что-то до боли похожее на «потому что нынче война, леший меня задери».

35. Уве и социальная некомпетентность

Парване со страшными глазами врывается в прихожую к Уве и мчится дальше – в туалет, не соизволив даже сказать: «Доброе утро!» Первое желание Уве, естественно, – поинтересоваться, как за каких-то жалких двадцать секунд (ровно столько занимает дорога от ее порога до его дома) ей могло приспичить так, что она едва успевает добежать до туалета, что некогда даже поздороваться с хозяином дома, достойным, в общем-то, человеком. Но нет на свете ада, способного сравниться с гневом беременной, которой отказали в ее надобности, заметила ему как-то Соня. А потому Уве молчит в тряпочку.

Соседи говорят, что за последние дни Уве будто подменили. Мол, никогда прежде не видали его таким «неравнодушным». Чушь собачья, возразил им на это Уве: то, что он не сует нос в их делишки, еще не значит, что он «равнодушный» вообще. «Равнодушным», леший его забодай, он не был никогда.

Все последние дни Уве ходил из дома в дом, хлопая дверьми, за что Патрик сравнил его с «рассвирепевшим терминатором из будущего». Смысла Уве не уловил. Тем не менее вечерами напролет сидел дома у Парване, Патрика и девчушек, а Патрик как можно тактичней пытался объяснить Уве, что не обязательно без конца сердито тыкать в экран монитора пальцем, когда хочешь на что-то указать. Йимми, Мирсад, Адриан и Андерс сидели там же. Йимми подговаривал остальных называть кухню Парване и Патрика «Звездой Смерти», а Уве величать «Дартом Вейдером». Что это значит, Уве так и не понял – не иначе, очередные глупости.